Блаженный Августин, епископ Гиппонский
 Блаженный Августин, епископ ГиппонскийТворения блаженного Августинасвященномученик Иларион разбирает в основном когда ведет речь о святости Церкви и ее границах, в частности о совершении таинств в Церкви и в отделившихся от нее сообществах. Тем не менее можно найти и другие темы, которые выявляют близость богословских идей владыки Илариона и знаменитого Гиппонского святителя.
Последовательность членов Символа веры указывает нам на тесную связь триадологии с учением о Церкви: «Итак, правильный порядок исповедания требовал, чтобы к Троице присоединилась Церковь, как бы к обитателю – его дом, и к Богу – Его храм, и к основателю – его город»[109].
Основание Церкви, ее «краеугольный камень» – Сам Господь Иисус Христос, Воплотившийся Бог: «Святой Петр, ревностнейший последователь Иисуса Христа, за свое высокое исповедание Его Божества: “Ты еси Христос, Сын Бога Живаго”, – удостоился от Спасителя услышать в ответ: “Блажен еси, Симоне… Аз тебе глаголю, яко ты еси Петр (Petrus), и на сем камени (petra) созижду Церковь Мою” (Мф. 16: 16–18). На “сем камени” (petra), на том, что ты сказал: “Ты еси Христос, Сын Бога Живаго”, на этом исповедании твоем созижду Церковь Мою»[110].
Блаженный Августин часто говорит о Церкви как о теле Христовом
Блаженный Августин часто говорит о Церкви как о теле Христовом: «Ибо Церковь, по учению Апостольскому (Еф. 1: 23), есть тело Господа и называется невестою Его. Посему члены своего тела, отправляющие различные должности, Господь связует союзом единства и любви, составляющей здравие для них»[111]. Действие Святого Духа в теле Христовом подобно действию духа в человеческом теле: «Итак, тем, чем является для наших членов наш дух или наша душа, тем является Святой Дух для членов Христа, для Его тела или для Его Церкви. Также апостол постарался, называя это тело, дать нам понять, что это не мертвое тело. “Будьте одним телом”, – говорит он. Но скажи нам, святой апостол, живое ли это тело? – Да, живое. – Почему? – Потому что в нем есть дух: “И один дух”»[112].
Отделяющиеся от Церкви могут сохранить внешние формы церковной жизни, но не могут сохранить самой жизни, поскольку теряют Святого Духа, оживотворяющего тело Церкви, подобно тому, как дух человеческий сохраняет жизнь в человеческом теле: «Следовательно, братья мои, смотря на свое собственное тело, жалейте о членах, отпавших от Церкви. Наши члены, пока у нас есть жизнь и здоровье, все выполняют свои функции. Один из них заболел чем-то? Все другие страдают вместе с ним. Но если он болеет, он не сможет умереть, пока он остается соединенным с телом. И что такое умереть, как не испустить дух. С другой стороны, если отделить этот член от тела, заберет ли он с собой дух, который его приводит в движение? Мы, без сомнения, узнаем еще эти органы; мы видим, что это – палец, кисть, рука, ухо; отделенный от тела, он сохраняет свою форму, но не свою жизнь. То же самое и с человеком, отделенным от Церкви. Ты ищешь в нем таинства, они есть: крещение – вот оно; символ веры – он еще здесь. Это форма; но если дух не оживляет тебя изнутри, напрасно ты внешне кичишься своей формой»[113].
Естественно, что, утратив Святого Духа, еретики не в силах удержать и Христа: «Ведь, поскольку речь идет о Христе, то по имени Христос находится у каких угодно еретиков, называющих себя христианами; на самом же деле Его у них нет»[114].
Блаженный Августин: “Тем недостает Божией любви, кто не заботится о единстве Церкви”
Основной причиной отделения от Церкви блаженный Августин называет отсутствие любви, без которой невозможно сохранение ни церковного единства, ни Святого Духа как активного начала этого единства: «Ибо это есть та любовь, которой недостает всем отделяющимся от общения с Кафолической Церковью… Но тем недостает Божией любви, кто не заботится о единстве Церкви, и, следовательно, мы правы в понимании того, что можно сказать, что Святой Дух не может быть принят нигде, кроме Кафолической Церкви»[115]. Отделение от Церкви само по себе уже есть величайшее зло, и если кто-то на него решается, то «само отделение от Церкви делает их злыми»[116].
По основным вопросам экклезиологии позиция блаженного Августина почти тождественна экклезиологическим воззрениям священномученика Киприана Карфагенского, писания которого блаженный Августин хорошо знал и нередко цитировал[117]. Эту преемственность экклезиологических взглядов отметил протоиерей Георгий Флоровский: «Даже Августин не так далек от Киприана… В своих рассуждениях о церковном единстве, о единстве любви как о необходимом и решающем условии спасительного действия таинств Августин собственно только повторяет Киприана в новых словах…»[118]. Основные же различия экклезиологии священномученика Киприана и блаженного Августина относятся к вопросу о благодатности (или безблагодатности) таинств еретиков и раскольников.
Рассуждения о таинствах еретиков блаженного Августина непосредственным образом связаны с его учением о святости Церкви, которое он раскрывал в целях опровержения мнений донатистов.
Церковь, по блаженному Августину, не заповедник святых, но лечебница для больного человечества, «врачебница христианская»
Церковь, по блаженному Августину, не заповедник святых, но лечебница для больного человечества, «врачебница христианская»[119], а церковная епитимия является «не мечом врага, наносящего рану, но скальпелем хирурга, совершающего операцию»[120]. Поэтому до последнего суда в Церкви пребывают и праведные, и грешные. В подтверждение этого приводятся евангельские притчевые образы. Церковь настоящего века подобна неводу, захватившему вместе с хорошими и плохих рыб; полю, где растут вперемежку пшеница и плевелы; стаду, в котором пасутся совместно овцы и козлища. На основании того, что в Церкви есть плевелы, дурные рыбы и козлища, нельзя, прорывая сети, уплывать из невода, оставлять плодородное поле и убегать из стада, управляемого Добрым Пастырем, Который в конце времен Сам отделит добрых от злых[121]. «Итак, в этом злобном веке, в эти несчастные дни, когда Церковь достигает будущего величия путем настоящего уничижения… – к добрым примешиваются многие отверженные: те и другие соединяются как бы в евангельском неводе (Мф. 13: 47) и плавают в настоящем мире, как в море, безразлично захваченные этими сетями, пока не достигнут берега, где злые отделяться от добрых, и в добрых, как в Своем храме, “будет Бог всё во всем” (1 Кор. 15: 28)»[122].
Тем не менее, внешняя принадлежность к Церкви не приносит пользы тем, кто пренебрегает исполнением Христовых заповедей. Они становятся также чужды Церкви, как и явные отступники: «От нее отпали или видимо и телесным образом все еретики, или скрыто и духовным образом, хотя по-видимому в ней оставаясь, все возвратившиеся на блевотину свою (Притч. 224, 11; 2 Пет. 2: 22), если они после отпущения всех грехов очень недолго следовали по пути правды, в которых последующее стало хуже прежнего и которым нужно было не столько познать путь правды, сколько, познавши его, опять отвратиться от преданной им святой заповеди»[123].
Мысль об одинаковой чуждости Церкви членов внецерковных сообществ и грешников, которые только по внешним признакам принадлежат Церкви, находит продолжение в рассуждениях блаженного Августина о таинствах. Крещение еретиков по своему действию подобно случаю, когда к церковному крещению приступает лицемер, обманщик, не имеющий покаяния в содеянных грехах и желания исправить жизнь. Ведь Церковь не крестит вторично тех, кто после лицемерного принятия крещения прибегает к истинному покаянию. Но еретик и грешник одинаково отделены от Церкви. Поэтому еретическое крещение и крещение лицемера блаженный Августин описывает похожим образом. Хотя крещение совершается, но греховное произволение крещаемого не дает ему воспринять действие Святого Духа, и в обоих случаях грехи крещаемого удерживаются. Когда же устраняется причина этого задержания, то есть когда грешник раскаивается в своих грехах, а еретик возвращается в Церковь, тогда ранее удерживаемая благодать крещения вступает в силу и прощение грехов наступает без нового крещения[124].
В полемике с донатистами Августину приходилось отстаивать независимость совершения таинств от нравственности совершителя
Подобную параллель проводит блаженный Августин и в вопросе о совершителе таинства, в частности – крещения. В полемике с донатистами приходилось отстаивать независимость совершения таинств от нравственности совершителя. Блаженный Августин настаивает, что церковное таинство совершается Самим Христом, хотя и посредством священнослужителя, что и было показано через схождение голубя: «Тот есть крестящий» (Ин. 1: 33). Если человек крестился «во Христа», то он был крещен Самим Христом, даже в случае, когда таинство совершал пьяница, убийца или прелюбодей[125]. Как свет не загрязняется, если освещает нечистые места, так и таинство не оскверняется, если его принимает человек нечестивый[126].
На этом основании блаженный Августин утверждает, что благодать крещения может преподаваться и сохраняться вне кафолического общения[127]. Если бесы говорят истину, то истина не изменяется, как это было, когда они исповедали Иисуса Сыном Божиим еще прежде апостола Петра. И если грешник крестит, крещение совершается, так как совершается Самим Христом[128]. Так же и раскольники, хотя они отошли от Церкви, от которой имеют таинства, но это отделение не делает менее истинным то, что они всё еще имеют таинства[129].
Имея крещение, раскольники не имеют благодати. Поэтому, пока они вне Церкви, крещение ведет их к погибели
Впрочем, описание таинств раскольников и еретиков блаженным Августином выглядит попыткой признания скорее некоего зачатка, семени, подобия или даже просто формы церковного таинства, которая наполняется содержанием и имеет смысл лишь в Церкви. Раскольники едины с церковными людьми «в крещении, в вере, в других таинствах Господних», но не едины «в единстве Духа и в союзе мира, одним словом – в самой Кафолической Церкви»[130]. В конце концов, имея крещение, раскольники не имеют благодати. Поэтому, пока они вне Церкви, крещение ведет их к погибели, а спасать оно может только в Церкви[131].
При ближайшем рассмотрении видно, что в вопросе о благодатности таинств еретиков и раскольников взгляды блаженного Августина по своему содержанию близки воззрениям священномученика Киприана Карфагенского и не столько опровергают, сколько дополняют их, что также повлияло на экклезиологические идеи архиепископа Илариона. Учению о Церкви священномученика Илариона близки также и рассуждения блаженного Августина о любви как необходимом условии церковной жизни и наиболее заметном ее признаке, который неизбежно утрачивается в любом отступническом сообществе.
В работах блаженного Августина можно найти и рассуждения о спасении органического характера, также воспринятые архиепископом Иларионом из святоотеческих творений. Воплощение Бога Слова для блаженного Августина есть в первую очередь «средство врачевания, предпринятое для исцеления и восстановления грешников»[132]. Спасение достигается через преображение, обновление человеческой природы, совершенное Воплощенным Богом, проведшим воспринятую им человеческую природу через все необходимые для достижения этой цели ступени: «Но человек обновлен чрез Иисуса Христа, Господа нашего, когда Сама неизреченная и непреложная Премудрость Божия благоволила воспринять полного и совершенного человека и родиться от Духа Святого и Марии Девы, быть распятым, погребенным, воскреснуть и вознестись на небо…»[133]. Господь дает христианину возможность спасения через прохождение во Христе того пути, который Он совершил Сам: «Всё, что совершено в распятии Христа, в погребении, в тридневном воскресении, в вознесении на небо, в сидении одесную Отца, совершено так, чтобы этим действительным событиям была сообразна жизнь христианская, которая здесь проводится»[134]. Всё, что преграждало человеку путь к возрождению, Господь истребил или исцелил соответствующими средствами. Гордость Он уврачевал смирением, да и все «пороки врачуются примером добродетелей Христовых». «Мы обмануты лукавою мудростью змия, а спасаемся буйством Божиим». «Мы во зло употребили бессмертие, чтобы умереть, – Христос во благо употребил смерть, чтобы мы ожили. Поврежденная душа жены произвела в мир болезнь – из неповрежденной плоти Девы произникло здравие». Кроме того, «обольщенных женою освободил Родившийся от Девы; смертные исцелены смертью; люди спасены Человеком»[135].
Святители Афанасий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский,
Кирилл Александрийский, преподобный Иоанн Дамаскин и другие святые отцы
и учители Церкви, богослужебные тексты
В настоящем разделе работы предлагается обзор богословских идей преимущественно тех святых отцов и учителей Церкви, у которых священномученик Иларион, по его собственному признанию, воспринял учение о спасении[136].
 Святитель Афанасий Великий
Святитель Афанасий Великий
Вся жизнь святителя Афанасия Александрийского была подвигом исповедания Боговоплощения в борьбе с ересью арианства, подвигом, переходящим в мученичество, так как, по свидетельству самого святителя, «не только не приносить в жертву курений – значит быть мучеником, но и не отрекаться от веры есть уже светлое мученичество в совести»[137].
Догмат Боговоплощения лежит в основе сотериологических рассуждений святителя Афанасия Великого. «И Сын Божий для того соделался сыном человеческим, чтобы сыны человеческие, то есть сыны Адамовы, соделались сынами Божиими»[138], – такова главная богословская идея, которую вслед за священномучеником Иринеем Лионским не устает повторять великий Александрийский архипастырь.
Спасение невозможно без обожения, а обожение – без Воплощения
Спасение святитель Афанасий понимал как избавление человека от власти диавола[139], от греха, клятвы закона, тления и смерти[140]. Но это избавление выглядит лишь необходимым этапом на пути к обожению и отрицательным аспектом обожения. Спасение невозможно без обожения, а обожение – без Воплощения: «Еще же, если бы Сын был тварь, то человек всё еще оставался бы смертным, не сочетаваясь с Богом; потому что тварь не сочетавала бы тварей с Богом, и сама требуя для себя сочетавающего; и одна тварь не могла бы служить спасением для всей твари, сама имея нужду в спасении»[141]. Таким образом, спасение и обожение являются прямым следствием Боговоплощения, а их связь так же неразрывна, как человеческая и Божественная природы во Христе: «И как не освободились бы мы от греха и проклятия, если бы плоть, в какую облеклось Слово, не была по естеству человеческая (потому что с чуждым для нас не было бы у нас ничего общего), так не обожился бы человек, если бы соделавшийся плотию не был по естеству сущее от Отца, истинное и собственное Отчее Слово»[142]. Спасение человека через обожение в Боговоплощении придает этому спасению характер незыблемости: «Для того совершилось таковое соединение, чтобы по естеству сущему от Божества сочетать с Собою по естеству человека и чтобы чрез это твердыми соделаться спасению и обожению человека»[143].
Возвращение человеку первозданного состояния без участия самого человека не принесло бы ему пользы
По Своему всемогуществу Бог мог бы восстановить падшее человечество одним Своим повелением, «и человек соделался таким же, каким был Адам до преступления, прияв благодать совне, без приспособления ее к телу… но при этом он, может быть, соделался бы еще худшим, потому что научился преступать закон»[144]. Возвращение человеку первозданного состояния без участия самого человека не принесло бы ему пользы, поскольку «происшедшее растление было не вне тела, но в нем самом началось, и нужно было вместо тления привить к нему жизнь, чтобы как смерть произошла в теле, так в нем же произошла и жизнь… Посему Спаситель справедливо облекся в тело, чтобы, по привитии тела к жизни, не оставалось оно долее в смерти, как смертное, но, как облекшееся в бессмертие, по воскресении пребывало уже бессмертным»[145].
Сын Божий воспринял человеческую природу, которая по причине свободы от всякого греха не была безусловным образом подвержена следствиям грехопадения Адама. Так, тление побеждено уже в самом Боговоплощении: «По снисшествии Слова в тело, оно уже не подлежало истлению, что свойственно было естеству его, но ради вселившегося в нем Божия Слова стало вне тления»[146]. Восприятие немощей и смертности человеческой природы во Христе также не носило абсолютного характера. Так, например, Господь «алкал по свойству тела, но не истаевал гладом»[147]. Сама смерть не была для Христа необходимостью и была попущена Им в целях домостроительства: «Спаситель пришел положить конец не Своей смерти, но смерти всех людей; почему не собственною смертию (как Жизнь и не имел Он смерти) сложил с Себя тело, но принял смерть от людей, чтобы и эту смерть, коснувшуюся к телу Его, истребить совершенно»[148].
Воплотившийся Бог проходит все ступени борьбы и победы над страстями и смертью, становясь Путем для следующего за Ним человечества
Также ради спасения всех людей и избавления их от страстей Господь попускает Себе испытать эти страстные состояния – или в действительности, когда дело касается «безукоризненных страстей», или, в других случаях, «по относительному усвоению». «Не Себя пришел спасти бессмертный Бог, но умерщвленных; не за Себя пострадал, но за нас; и посему-то восприял на Себя наше уничижение и нашу нищету, чтобы даровать нам богатство Свое»[149]. В указанных целях Христос воспринимает свойственную человечеству боязнь смерти: «Ибо как смерть привел в бездействие смертию и всё человеческое – Своим человечеством, так и мнимою боязнью отъял нашу боязнь и соделал, что люди не боятся уже смерти»[150]. Божие Слово несет «на Себе и неведение наше», чтобы «даровать нам познание единого истинного Его Отца и Его Самого, ради нас посланного во спасение всех»[151]. Также Христос переносит на Себя и опыт богооставленности, свойственный падшему человечеству: «И если говорит: Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил? то говорит это от нашего лица; потому что зрак раба приим… и проч. (Фил. 2: 7); и как говорит Исаия: Сей грехи наша носит, и о нас болезнует (Ис. 53: 4). Поэтому не о Себе болезнует, но о нас; не Сам Он оставлен Богом, но оставлены мы, и ради нас оставленных пришел Он в мир»[152]. Воплотившийся Бог проходит все ступени борьбы и победы над страстями и смертью, а также – освящения, преображения и прославления воспринятого человеческого естества, становясь Путем для следующего за Ним человечества: «Ибо страдание Его есть наше избавление от страдания; смерть Его – наше безсмертие; слезы Его – наша радость; погребение Его – наше воскресение; крещение Его – наше освящение… Язва Его – наше исцеление… Наказание Его – наш мир; ибо наказание мира нашего на Нем, то есть для нашего мира Он наказуется. Безславие Его – наша слава… Сошествие Его – наше восшествие…»[153].
|
